1
Я, как бумажный журавлик. Меня долго перегибали, чтобы придать нужную форму. Из отсыревшей бумаги. Вышел очень невзрачным. Неудачно сложен.  После сборки на меня пролили немного из бокала с темным пивом. Пинта дешевого темного. На крылышках написано: «Хорошего дня!». Брошен на столик вместе с платой по счету и чаевыми в какой-нибудь кафешке, где можно быстро перекусить или напиться. На ваш выбор.
Пить – не выход. Пить – плохо. Вот и нет, порой - только это и выход. На момент действительно забываешься. Временное самоубийство по Буковски. Спиртовой экспресс в самого себя.  Поток мыслей выливается в ответы себе. Они выстраиваются более прямыми. Хотя внутри ничего вроде бы не меняется. Разве что иногда становишься чуть сентиментальнее.
Последняя порция. Иначе буду долго маяться с замком.
С квартал шаркаю больной ногой, прихрамывая на каждом шагу (неудачное приземление стремянки на нее утром). После – боль расходится, и походка приобретает свой обычный вид. Впрочем, она все равно какая-то неправильная.
Ноги быстро устают. А ведь раньше я пробегал утром несколько миль, просто потому, что мне это нравилось. Потом мне больше понравилось просиживать часы со стаканом.
Сорок семь. А выгляжу еще лет на десять старее. Хотя, когда-то я не собирался доживать и до этого.
Шаткая развалина на пути к месту, где можно бросить кости. Шарк. Шарк. В своем поношенном плаще напоминаю маньяка, который ночью, шатаясь, идет вдоль стены. Но это просто необходимость. Сегодня я чуть перебрал.
Зачуханные коридоры меблирашки приветствуют неприятным запахом. То ли сырость, то ли вонь, как от драки потных диабетиков.
Сегодня хоть не нарвался на старуху-консьержку, которой должен за жилье.
Замок не открывается дольше обычного.
Комнатушка встречает привычной теснотой. А ведь с пьяни она кажется чуть шире. Так, места для шкафа не было – одежда лежала на столе, висела на двери. Рубашку и вовсе пришлось пристроить на полу. Где-то между пузырей вздувшегося линолеума, лениво перекатывающихся, когда на них наступаешь.
Брюки просушатся ночью на окне. Ужасно потею. По-моему, после душа еще сильнее. Носки после рабочего дня иногда проще выбросить.
Длинный день. Однообразный. Сводит с ума. Пара стаканов иногда спасает. Иногда.
Платят мало. Но работа тяжелая.
Кажется, я просчитался с этим когда-то. Но уже замазан и никуда не деться.
Потребности у меня небольшие, но не всегда удается протянуть на зарплату. Если совсем туго с деньгами - всегда можно продать что-то из вещей. Здесь много квартир. Очень много. Все, что отдается дешевле - выхватывают с руками. Здешние жильцы изобилием денег не страдают. Некоторые давно пойманы в кредитную ловушку. Большинству и кредита не дадут никогда. Дно общества, в каком-то смысле. У дна есть еще свое дно с бездомными, и так далее. Всегда находится кто-то, кому хуже. Здесь бы свой Ландерикий Парижский не помешал. Только чтоб Американский. А то у нас все по-другому. Тут бродяге никто кроме бродяги руку помощи не протянет. Возможно, всем нам было бы лучше жить в другом городе, наполненном беглецами и бродягами. Похоже, мы промахнулись мимо того города.
И вот, я сижу. Остекленевшие глаза. Правый – всегда был несколько больше. Несколько потеряли в цвете за последний год, вместе со всем, что вокруг. Синяки под глазами – «алкоголические очки», да еще и плохо сплю.
Большие брови и массивные надбровные дуги, как у кроманьонца, едва ли придают выразительности.
От меня несет едкой смесью пота, пива и сигарет. Давно не брился – клочковатая борода. Волосы свисают на глаза и прилипают к щекам. Следить за собой – не мое.
Посмотрев на меня, хрена с два вы бы мне доверились. О таком не скажешь – славный парень.
Бесхозное тело, обмякшее на матрасе, заменяющем кровать. Ее давно нет, но она имелась когда-то. Долгая история… Вообще из мебели почти ничего нет. Только стол, да табурет. И обвалившиеся полки с книгами.  Даже штор нет. Зато радио работает исправно.
Плечи и спина приобрели широту от изрядного количества смененных мест работы. Но ссутулились под давлением чего-то невидимого глазом.
Бледный, как покойник. Возможно, доктора забыли зафиксировать смерть когда-то, а возможно вывезут меня вперед ногами уже сегодня. И это не худший  исход. Жестокой шуткой будет вечная жизнь. Это не дает никакой почвы для оптимизма. Держать всю ту хрень, что творится, на повторе будет невыносимо.
Выгляжу я худо. Во всех смыслах. Да и ощущаю себя херово. Жру ибупрофен горстками, когда донимает голова.
На ладонях затвердевшие мозоли, которые уже не сойдут. Такие здоровые, как у обезьяны, кисти с распухшими от артрита пальцами. Доставляет неудобство. Но пока почти не болит и не мешает что-то делать.
Вены проступают в виде заполненных кровью дорожных магистралей.
Лицом, мягко говоря, тоже не вышел.
Неудивительно, что женщинам до меня вообще дела не было. И что-то перепало впервые только в двадцать два года.  Скорее из жалости это тогда было.  Тот случай, когда женщинам подавай кого-то, с кем можно нянчиться и заботиться. А я был сильно закомплексован. Оно и произошло как-то само по себе, как будто без меня. В остальных случаях с полной уверенностью не могу сказать, что нужно было женщине от меня.
Я чуть позже понял, что все это со внешностью и прочим – хрень собачья. Оно все от твоего мироощущения зависит. Как ты барахтаешься и держишь удар. Сносишь неудачи – жизнь тебя как-то сглаживает, выравнивает изъяны на тебе, становится проще. Допираешь не сразу, стакан за стаканом. И кто-то просто начинает думать про себя, а вот он - ничего, хотя раньше страшным до ужаса казался, а теперь вон – собрал толпу вокруг себя, они довольные сидят рядом. Такие метаморфозы с размерами и формами, как у Кизи. Он в этом был мастер.
Но, в основном, любые мои отношения были несколько предрешены. Даже просто знакомства. Меня вообще только человека четыре терпело на протяжении всего времени. Может это от того, что трое из них были разбросаны в других городах и связь мы поддерживали едва ли. Мне было лучше вне всех.
Хотя раз что-то серьезное намечалось. Очень серьезное. Сначала все было хорошо, а потом – словно я ее пытал. Рухнуло в мгновение. Я потом ушел в запой месяца на полтора. Не десять лет, но тоже срок. Начинал утро сразу с водки. А заканчивал день, как придется. Обычно сразу спать валился, как домой возвращался. Временный съезд с катушек. Ничего не интересовало. Есть забывал. Напивался. Падал. Потом просыпался и все по новой. Пожил на грани c чем-то непривычным, через какое-то время отпустило.
Разочарования по этому поводу нет. После такого рабочего дня вообще ничего не остается. Вот и сигарета подходит к концу. Верблюд на пачке всегда идет в одну сторону. Или стоит. Немного верблюжьего спокойствия.
Предоставить миру мне всегда было особо нечего. Единственное, что язык мой подвешен как надо. За время одной сигареты я мог бы рассказать что-то интересное, что человеку бы захотелось остаться еще ненадолго. Могу повеселить народ. Вроде бы людям действительно нравится сидеть просто так и разговаривать о чем угодно.
У меня приятная ухмылка пройдохи, совсем беззлобная. Располагает к себе.
Как ни странно, это всех устраивает и рядом со мной часто кто-нибудь гнездится. Помахиваю сигаретой в руке, вроде как показывая на что. Этого что-то и нет. А человек начинает видеть. Размеренно и неспешно так. Говорю тихо, иногда себе под нос. А собеседник все равно пытается вслушиваться. А дым идет под самый потолок. И приобретает какую-то живость, проходя под светом лампы. И так может пройти весь вечер.
А вообще часто выходит, что я долго молчу, отчего к глотке подступает небольшая боль, а при первых словах вылетают какие-то слипшиеся хрипы.
Всегда так странно и выходит: находишься со всеми и ни с кем.
Еще могу апельсинами пожонглировать, балансируя на двух ножках стула.
Вот и все мое обаяние.

            2
Три шестнадцать ночи.
Уснуть не удалось. Присаживаюсь. Спать на полу удобно. Особенно, когда нет кровати. Спускаю волосатые ноги на пол. Они выстукивают себе что-то в стоптанных тапочках. Об них трется Виски. С ним у нас всегда было полное взаимопонимание. Кот – спаситель души. Это утверждали все тот же Буковски и Уильям Берроуз. Виски любит меня, даже если нам обоим нечего жрать. У него какой-то свой мир. И у меня свой. А все равно мы притерлись друг к другу, что каждый день беседуем поздно вечером. Я говорю, а он сидит возле ног и смотрит, иногда показывает что-то лапой.
Кот со мной уже восемь лет.
Мать Виски жила у консьержки нашего дома (старая змея, все время отчитывающая меня за пьянство и напоминающая, что пора бы платить за комнату), нося в себе целый выводок, продолжала охотиться на крыс, разгуливающих в коридорах нашего здания. Кто-то успел их протравить. И она приняла дозу еще бегающего яда. Все котята передохли, а Виски – сильный. Он просто так не сдался. Научился держать сносить удары прямо с рождения. Я его к себе взял. Размерами меньше ладони был, меньше обычного котенка – все-таки действие отравы просто так не прошло. Черно-белый. Кормился молоком из пипетки.  Присасывался к ней вместо груди. Потом так и привык, первое время из миски так же пил. Позже уже приспособился лакать. Вот он какой, Виски. Говорят, что у кошек девять жизней, так у него десять или двенадцать, наверняка.
Кажется, самое время сделать звонок.
Стены, как из картона. Не только слышно все, что происходит за ними, но еще и дом потрясывается и продувается насквозь. Быстро учишься спать в одежде и не прислоняться к стене, чтобы не околеть. Все, что движется снаружи, раскачивает дом, как лодку. Словно живешь возле аэропорта или метро под тобой проложено. Раньше такого не было, а теперь стал замечать каждый день. Ну, как день… день теряется в отупляющем вакууме, протекая монотонно и походя на предыдущий. Есть какой-то период времени между концом вечера и первыми часами ночи, который предоставлен только тебе. Можно пораздумывать над чем-то.
Подошел к столу, чтобы взять сигарет. Из-за стены за ним доносился обрывок молитвы, кажется, на испанском:
«Padre nuestro,                                                                                                                                            Perdona nuestras ofensas,                                                                                                                            asi como nosotros perdonamos                                                                                                                     alos que nos ofenden…»
Пока я курил, она подошла к концу и завершилась совершенно неожиданно, на французском, притом, что за произносил все это араб: «Requiescat in pace, Papa…»                                                                                                                                 
Я лишь смог обмозговать, что все-таки позвоню.
Все нужные номера в голове. Плавают в хмельной дымке, приятно заполняющей череп. Вот от этого меня и тянет поговорить.
- Алло? Вики? Это Мик…
Надеюсь, ночной звонок ее не разозлит.
На удивление у нее очень бодрый голос для этого времени суток.

            3
Вики Айнхорн – четвертый человек, которому удается меня терпеть. И это настоящее чудо. Раньше мы виделись чаще. Сейчас я в основном звоню. Зная друг друга очень давно, мы как-то попривыкли ко всему.
По-моему, у нее еврейские корни, а может, и нет. В любом случае, почему-то запомнилось это так.
В наше знакомство я перебивался случайными подработками. И одна из них - курсировать возле зоопарка в костюме кенгуру, зазывая людей внутрь. Мало того, что в этой тушке было неимоверно жарко, так к тому же обзор изо рта уникальной твари из Австралии был ограничен. В сумке на брюхе у меня были какие-то буклеты, которые нужно было раздавать проходящим мимо.
Быстро сообразив, что так дело не пойдет, к следующему дню в моей сумке лежала пачка сигарет и бутылочка холодного пива. Надо отдать должное, что сумка какое-то время защищала его от большой вероятности нагреться.
И я решил прохлаждаться в парке рядом, отлеживаясь на скамейке, в тени деревьев. Иногда приходилось шлепать хвостом детей, которые хотели потрогать голову. Голова от костюма мешала наслаждаться видами и потягивать пиво, поэтому восседала рядом со мной.
Сами представьте картину:  на скамейке сидит человек в мохнатом костюме рыжеватого оттенка, с хвостом, у него в руках бутылка пива, рядом покоится огромная голова кенгуру. Когда кто-то пытался присесть, я говорил, что сейчас придут броненосец и опоссум. Они просили не занимать их место. Люди как-то шарахались и решали уйти после этого.
И было бы смешно, если бы все это не выглядело до усрачки печально и жалко.
Мне не удалось предусмотреть, что мохнатые лапы не позволяют прикурить. Так мне пришлось домогаться до всех, с просьбой залезть ко мне в сумку за зажигалкой и помочь с этим. Куда уж интимнее…
Выискивая жертву, я сшиб Вики. Это было лет двадцать назад. И она как-то сразу сочла меня безобидным. После чего я наслаждался сигаретой и пытался придумать полезное использование хвоста.
Первые пару дней я «работал» полный день. И неизменно встречал Вики. Она проходила через парк. В летних шортах и майке. Срезала там путь домой. Помогала прикурить и болтала со мной.
Брюнетка, что выкрасила волосы в цвет «чуть темнее». Стройная и весьма миниатюрная. Абсолютно теплое явление. Но не скупится на колкости.
Наши разговоры часто были приблизительно такими по содержанию: «Да ты сегодня в рубашке, тебя не узнать». Я: «Ты тоже худее не становишься».  Она: «Да пошел ты!» Вот это было просто. Проводить время в таких незначительных наездах друг на друга. Все лучше, чем самокопание.
Я умел развеселить, и она часто смеялась, немного смущаясь того, что передний зуб был слегка кривоват. Однако, именно неправильности придают человеку его непохожесть на других. Вот и ей это придавало такую приземленность, простоту и свое уникальное обаяние. Этакая милая девчонка-соседка, легко сбегающая по лестнице, которую хочется защищать.
Однако, если быть откровенным, это она потом спасла мою жопу. У меня был шанс долго поплеваться кровью. Но она как-то все разрешила.
И, вообще, она много со мной таскалась и помогала мне. Потому что знала, что я бестолочь. Часто пыталась подвести меня ближе к другим людям, вчеловечить меня в общество. Но мне было нормально и наедине со своими мыслями.
Часто было так: неотрывно смотрит на меня и ожидает, что я сделаю в ответ. Такой небольшой эксперимент по изучению меня.
И я отплатил ей впоследствии за все хорошее, что она сделала для меня – съездил прямо по лицу. Великий мудила. Никогда не умею остановиться.
Знаете, в детском возрасте, если девочка даст в нос мальчику, это часто становится залогом большой дружбы. Кажется, я как это неправильно понял в свое время.
Она меня простила. И всего раз вспомнила об этом. Я же говорил, это чудо, что она меня терпит.
Вообще, она была очень бойкой девицей. Однако до ужаса боялась обыденности и однообразного спокойствия. Может быть, еще высоты. Немного. В такие моменты ей казалось, что внутри что-то выгорает, и починить это не представляется возможным. Она так же продолжала улыбаться, только это было бледной копией ее настоящей. И все заканчивалось словами: «Я гнию…» Мы мало говорили о таком. Обычно она сама со всем справлялась. Да и что с меня взять – да, конечно, ты можешь мне позвонить, и я тут же не приеду потому, что уже пьяный.
Вот так я познакомился с человеком, которого могу назвать своим другом, в настоящем смысле этого слова.
Что касается той работы – на третий день я ушел в бар. И никого не удивило, что кенгуру заказывает выпить и просиживает там почти весь день. Человека сейчас вообще тяжело чем-то удивить.
А вечером кенгуру сидел на крыше своего дом, взяв с собой еще немного выпить, и пытался попасть бутылками в мусорный бак, размышляя, что иногда людей слишком много и неплохо бы отстреливать их как оленей. Бутылки с грохотом разбивались об асфальт, с высоты в пять этажей. И после этого так и не вернулся к трудовому месту возле зоопарка, ровно, как и не вернул костюм. В то время самоувольнение было частым явлением для меня. Мне нравилось брать бессрочный отпуск почти заранее.

            4
Еще пара минут до будильника.
Странный сон. Большая такая мышь. Огромная. С большой головой. В семейных трусах и майке. Стирает простыни. Я ухожу, чтобы налить ей кофе. А она (может быть он, скорее всего) сидит на толчке. Берет кружку с кофе. И просит помочь прикурить, говоря, что у нее (него) нет противопоставленных больших пальцев, и она (он) не сможет сама (сам). И я смотрю, а у нее (него) такие человеческие руки. Только без больших пальцев.
Распухшие веки еле открываются. Надо подержать рожу под холодной струей.
Первая и, возможно, последняя еда за сегодня. Утренний эфир на радио. Что-то вещают о стадном инстинкте и эффекте толпы. Мол, что бы вы сделали, если все будут прыгать с моста. Чего тут и думать - надо тоже прыгать. Остаться совсем одному – это как быть курящей мышью без больших пальцев. Ты вроде бы и сможешь обойтись, если приложишь обе руки, да только к херам тебе сдалась такая жизнь.
Заиграл Джонни Кэш. Цайтгайст, как сказали бы немцы. Могучий старик, с гитарой забывающий о возрасте. Такой дух времени подходит нам.
А моему духу по нутру будет схватить пачку сигарет. День будет длинным. Устройство и состояние человеко-часов никому неинтересны. Все ждут конечного результата. Поэтому нужно еще немного верблюжьего спокойствия.
Вперед - в рабочую мясорубку.
И если она меня не доконает, то это сделают сигареты и выпивка. Раньше я думал, что как-то нечестно платить за то, что может тебя убить. Напоминает какой-то еврейский принцип. Сейчас же считаю это самым выгодным капиталовложением.
Переступив порог, копаюсь с заедающим замком. Пару дверей правее кто-то тоже выходит. Француз. Размерьён или какая-то похожая идиотская фамилия для лягушатника. Долговязый и нескладный. Весь лощеный. Часы на руках. По телефону все треплется. Всегда улыбается.
Идет к тебе своей походкой «усталый ковбой с бананом в заднице» и  все время норовит поговорить. Хочется себе глаза вырвать и выпрыгнуть через окно в такие моменты. Но это не так просто проделать. Есть шанс не попасть в оконный проем без глаз-то.
Надо быстро успеть спуститься. Простые движения.
Замок не оставил мне шансов.
Вот французишка опять причитает на свою жизнь и срет мне в уши что-то про свои часы и, что он потерял за короткий период кучу денег на каких-то билетах то ли в театр, то ли еще куда. Говнюк ведь вообще не знает, что такое еле-еле сводить концы с концами. Он даже никогда без горячей воды не жил.
Все понять не могу, что он тут делает. Он вроде прикуривать от денег может. Не от сотенной, конечно, но все же… Зажиточный такой. От него самомнением несет до нижних этажей, а живет в меблирашках. Тут люди попроще. Им такого не надо. Если кто-то, сверху-вниз, пролетит мимо окна, они не станут отрываться от телевизора. Им не нужны проблемы. Живут себе, перебиваясь малым, со своими привычками, хорошими и плохими. А он и с этим к ним лезет. Любитель осуждений и бесплатной раздачи советов.
Помню как-то раз я стоял и раздумывал огреть его бутылкой по голове или стулом по спине. И в этот момент к нему пришла знакомая. Вероятно, тоже из Франции она.  Приятная такая барышня с длиннющими волосами и звонким смехом. Я решил поинтересоваться, что не так с тем парнем. Она ответила, что он всегда поднывает, хотя у него все нормально. Не такими словами, но смысл передан правильно. Я сделал вслух предположение, что, может, он чересчур мастурбирует.
Я ей еще вроде предлагал пойти напиться потом.
А сейчас не знаю, как отвертеться от него. Единственный шанс – начать курить прямо ему в лицо. Этого он вытерпеть не сможет. Благо киоск с газетами, сигаретами и прочими, необходимыми самому обыкновенному человеку, вещами недалеко. Говорю в окошко: «Кэмел».
Оставшись наедине со своими мыслями, продолжаю путь к цеху по производству книг. Да, как ни странно, такой человек, как я, участвует в рождении книжной продукции.
И могу заявить, что собирать книги по кусочкам изо дня в день не так весело и просто, как кажется.
Я прессую небольшие подобия прошитых тетрадей вместе. После их будут проклеивать и приладят для них корочку. То, что происходит до – и так понятно. Огромные листы печатаются, нарезаются, сшиваются в эти тетрадки.
Это так, если в нескольких словах.
Производство идет, как на конвейере. Принимаешь. Прессуешь. Пускаешь дальше. И ты ограничен во времени. Это выматывает. А управление огромным прессом (ну, он огромен против книжонки) заставляет руки потихоньку отсыхать. Надо ведь со всех сторон одинаково сделать, вот ты и пялишься в бумажные прямоугольники целыми днями, чтоб ничего не испортить.
И впрямь непросто. Но, поверьте на слово – все лучше, чем быть уборщиком. Подтирать говно за всеми тоже не доставило мне удовольствия в свое время.
Я и сам люблю читать. Отчасти и поэтому нам с Вики было о чем поговорить всегда. И поэтому я могу вести многочасовые разговоры в барах за стаканчиком-другим.
Книги дают шанс взглянуть на себя со стороны, найдя схожесть с персонажем. Находишь себя в них. И тогда ты можешь сказать, а я ничего, в общем-то. Или, какой же я козел на самом деле. В последнем мало кто признается.
Сегодня печатали тираж биографии Сартра. «Ад – это другие» - абсолютное попадание. Хорошая книга должна была получиться. В середине помещены фотографии. На одной из них – его похороны. Там же около пятидесяти тысяч человек собрались, насколько мне помнится. Вся Франция скорбела. А жена не смогла даже пробиться к кладбищу через толпу. Внушительный снимок. Не зря все это. Он и впрямь писал, как надо. Философия его тоже доморощенной херней не страдала, пытаясь насадить тебя на советы о том, как жить.
Еще, будучи в университете (я так и не окончил его) у меня был томик «Тошноты». Причем там прямо на обложке натуральная блевотина нарисована была. И мой знакомый, огромный такой осанистый парень, целый медведь, но добродушный, как Вождь из «Гнезда кукушки», он все время говорил мне: «Мойзе, я хочу с тобой побухать. Давай бухнем». Я говорил: «Зачем?». А он не сдавал: «Ну, просто. Хочу посмотреть на тебя пьяного. Ты ж какой-то мутный. Ничего о себе не говоришь. Побухать с новым человеком полезно». Всегда звал меня по фамилии (остальные же звали меня Миком или Микки вместо Майкла, и это закрепилось само собой) и интересовался, что у меня в башке, есть ли у меня кто-то под боком. Мне нравилось не открывать правды, и я обычно говорил что-то вроде: «Я лежал в дурдоме. По ночам, бывает, пробегаюсь голым через пару кварталов. Когда-нибудь  умру от передоза, на коленях, в своей ванной, пытаясь поцеловать себя в член». Он пристально так смотрел на меня, взвешивая, может ли что-то из этого быть правдой, а потом подытоживал: «Ты реально шизоид…»
И, похоже, Вождь полагал, раз у меня есть книга Сартра, то, если я буду пьян – превращусь в философа, а еще и выложу ему всю подноготную моей жизни.
Как-то раз мы все-таки напились на улице, прямо возле университета. Вождь угощал тогда. У него шапка была, на ушанку у русских похожа. Забавно все это смотрелось со стороны. Контраст такой: легковесное хуйло (я тогда был очень тощий и против всего на свете готов был идти) и исполинского вида бородач. Я любил говорить ему, что он жирный, хотя он просто был очень здоровым и, если бы захотел – мог бы запросто кинуть мною в стену.
Чаплин любил контрасты. Ему бы такая ирония понравилась.
Ничего нового Вождь обо мне тогда не узнал, к его разочарованию. Но мы очнулись утром возле телевышки. Не помня, что произошло. И спешили исчезнуть с охраняемой территории. 
Быстро удаляясь и срезая дорогу через дворы, мы вышли через проулок к дороге. Перед нами люди толпятся. Всхлипы. Дым идет. Две столкнувшиеся машины. Вдребезги. За рулем первой был мужчина. Я смотрел на него, потирая лоб, так как, кажется, он потерял свой лоб, разбросав ошметки своей головы на пару метров вперед. Во второй машине была женщина.
- Мойзе, ты что-нибудь видишь? Там живые есть?
- Нет, - отрицательно кивая головой.
- Ты уверен? – Вождь все еще пытался протиснуться в толпе и увидеть вторую машину.
- У нее голова в другую сторону развернута… - говорил я совершенно спокойно.
- Блять, вот же дерьмо! Хули ты пялишься?! Пошли! – и потянул меня за руку.
Хреновый у кого-то день.

            5
Конец дня сегодняшнего проходит в очереди.
- Ну, что там у нас в этом месяце, Линда? – обращаюсь я к пухлой женщине лет тридцати. Ходит в безразмерных платьях. У нее двое детишек. Каждый вечер за ней приезжает муж и забирает с работы. Она выдает чеки с зарплатой. И уже запомнила мою ухмыляющуюся рожу с привычным вопросом.
- О, мистер Мойзе… Кажется, в этом месяце мы все лишились премии. Это из-за того, что не уложились в сроки с Шекспиром, - она показывает лицом, что ей жаль.
- Не слишком хорошие новости. Не любил его никогда. Слишком он переоценен, не считая «Бури». Полная хрень выходит. Я-то хотел купить себе дом на премию, - шутка о грошовости нашей зарплаты  вызывает скупую улыбку.
- Ничего. Стейнбек оправдал надежды, и мы дополним выпуск ограниченным тиражом сверху. Это принесет дополнительную прибыль в следующем месяце.
- Да. Однако мой кот хочет есть сейчас, - придется довольствоваться тем, что есть. Так часто бывает.
Надо будет сегодня же расплатиться со старой каргой за квартиру и зайти в магазин.
Возле моего дома небольшой супермаркет.  Цены как раз по мне.
Пару пачек «Кэмела». Что-то, что не нужно готовить. Бутылочка виски. Яйца. Хлеб. Консервы какие-нибудь. Пива упаковку. Примерно такой список родился у меня в голове на подходе к дверям с вывеской, говорящей, что они открыты круглосуточно. Я был готов сбросать это все в корзинку и по-быстрому отвалить к себе, но тут я услышал:
- Привет, Микки, - я обернулся на звук.
- Здравствуй, Томас, - мы пожали руки.
- Как насчет по пиву? – Томас вокруг да около не ходил.
- Меня кот дома ждет. Разве, что по одному.
- Так я много и не пью. Ты что предпочитаешь?
- Да, на твой выбор.
- Я имею в виду: пойдем в бар или просто схватим по пиву? Мне просто хочется выпить какого-нибудь хорошего пива.
- На улице прохладно. Идем куда-нибудь.
Он выбрал какое-то уютное заведение. Там еще название с каким-то днем недели связано. Мы сели на втором этаже. Доверившись его вкусу, взяли два «Гиннесса».  Крохотные столики. Высокие стулья. Меню в виде газеты. Круглые лампы освещают только столешницы. Больше и не надо.
Я был выше среднего роста, он был высоким. Я считал, что свободно общаюсь с людьми, он был просто душой компании. Я был в свитере, у него была такая широкая кофта с психоделическим узором, который не раздражал глаз. У меня - черные ботинки, у него -      коричневые. Я носил деньги в кармане, он – в бумажнике. Мы просидели с час, просто разговаривая о жизни, о вере, о всяком.
- Ален Делон или Бельмондо? – говорит он, так, невзначай.
- Конечно, Бельмондо. Делон – мужик, не вопрос. Но как-то слишком хорошо выглядит. А вот Бельмондо – настоящий. Такой, чуть красивее обезьяны, но харизматичный до жути.
- Шаришь, - на этом мы чокнулись стаканами.
Отличный парень, честно так говорил. Знаете, как писатели некоторые. Вроде все просто так, а действует на тебя. Он музыкант какой-то, из новых, делают что-то интересное, но не все хотят это понимать. Еще про «Господина из Сан-Франциско» Бунина мне задвигал, когда пиво допил. Приятная встреча. Он на прощание сказал:
- Зачем они туда сметану положили? – про пену, которая так и осталась в стакане и никуда не ушла. - Ни хера это не «Гиннесс» был. А так, душевно посидели.
Потом я вернулся за покупками. Какой-то пьяный черный парнишка в оттопыривающейся широкой куртке двигался к выходу из магазина. Путь ему преградил охранник (похоже, сработало старое клише, что цветные все время что-то крадут): «Эй ты! Ты что-то спрятал под курткой?» Парнишка заплетающимся языком ответил: «Нет, мужик. Это у меня на тебя эрекция». Охранник толкнул его к дверям: «Давай, вали на хер отсюда!» В ответ, с поднятым средним пальцем: «Сука, в следующий раз анальный досмотр мне устроишь?!»
Это повеселило. Я быстро взял, что нужно. Расплатился.
Навестил консьержку, чтобы сунуть ей квартплату. Затем прошел к себе.
Разобрав пакет, я разложил ужин себе в тарелку и в миску на полу:
- Виски, это тебе. И виски для меня.
Поев, услышал, как мои кишки урчат от того, что давно в них не сваливалось ничего нормального. Было время, когда в холодильнике было почти пусто, и я пытался превратить в еду все то дерьмо, что осталось. Приходилось давиться бутербродом из хлеба с майонезом. С него текло со всех сторон, словно сперма. Отвратительное лучше, чем ничего. Полнейшее отчаяние. Я не знаю, как пришлось бы поступать, если бы на вкус они были одинаковы и взаимозаменяемы. Постоянно приходящее осознание себя куском говна на лопате.
А сейчас могу позволить себе прилечь на матрасе с бутылочкой виски. Жизнь не стала бить фонтаном, но это приятная мелочь. И, будучи алкоголиком, я бы уже мог собрать стену из бутылок, если бы не выбрасывал их. Кот пристроился в открытом ящике стола. У него там место, проложенное моими футболками.

            6
- Бабунячье говно!
Мы с Маликом переглянулись, пытаясь понять, кому из нас это адресовано. Перед нами стоял одутловатый нелепый пацан с лицом, в котором не было признаков хотя бы среднего ума. Со скошенными глазами. Цветастая футболка обтягивала его толстый живот. На правом кроссовке болтался развязанный шнурок. В руках у него был плюшевый бабуин. Он забрел не на тот этаж. Малик сказал: «Хамаль», подозвав его к себе рукой, и завязал шнурок. Тот без малейшего испуга стоял и смотрел на нас.
- Привет, Микки. Малик, - Джейн кивнула нам. – Сейчас я его заберу, - и быстро потащила пацана за руку.
Лишь успели махнуть ей. В знак приветствия и прощания одновременно.
Джейн жила на пару этажей выше. Пузан был ее сыном. Кажется, он был дауном или просто слабоумным. Мужа или кого-то другого у нее не было. Оно и ясно. Хотя она была молоденькой привлекательной девушкой. И это было тяжело. Она не всегда могла вытерпеть свою жизнь, и ей оставалось только плакать, стоя на балкончике, вечером. Знали мы ее немного. Иногда сталкивались, платя за комнату, да в магазине. Сама Джейн работала в цветочном магазине и говорила, что «Цветы зла» написаны именно про него.
Она ушла. А мы с Маликом продолжали сидеть прямо на пороге в его комнату. С открытой дверью. Ногами в общий коридор. Иногда он чуть отклонялся внутрь. Чтобы взять пиво или сигарету. Он – тот самый араб, что живет у меня за стеной. И такие посиделки бывают у нас довольно часто. Так же часто, как он вставляет в разговор слова на арабском. Так сказать, это уже вошло в привычку.
- Как ты его назвал?
- Ягненок. Он слишком маленький и невинный. И таким и останется, - хотя Малик был всего на пару лет старше, его восточная мудрость была далеко впереди моего алкогольного восприятия. Затем он резко перешел на другую тему. – А ты слышал, что УЗИ может испортить ауру ребенка в утробе?
- Чего? Мы же только второе пиво пьем еще.
- Просто спросил. Я где-то слышал.
- А я слышал, как ты молишься. А затем узнал, что ты даже не верующий.
- Просто отец растил меня один, и я глубоко почитаю его. Если там что-то есть, - он указал горлышком бутылки вверх, а затем посмотрел в само горлышко, - то я хочу, чтобы ему было хорошо. Мне не сложно помолиться.
- А почему на разных языках?
- Может если сверху кто-то есть так будет проще услышать. Знаешь, это интересно. Сегодня есть человек, а завтра ты принимаешь соболезнования. Смотришь, что тебе досталась куча рубашек, отвертка и кусачки. А еще ты перенял какие-то привычки и фразы…
- Мне от деда тапочки достались. По-моему, он с ними в тюрьме был. Отец на заводе работал. Потом сменил профессию, но все равно остался тем же рабочим человеком. Возможно, я перенял это. И заранее не собирался лезть в образование и получать лучшее место под солнцем.
Мимо, на другой конец коридора прошла женщина. Старая. С усами. Но в боевом раскрасе и наряде. Выглядела как лошадь в плюмаже. Готовая в любой момент огреть тебя сумкой или чем-то более тяжелым, нагрубить и наслать проклятие. Мы подтянули ноги, освобождая проход, но она все равно смерила нас неодобрительным взглядом и прошипела что-то злобное.
- В Сибири, бывает, зимой снег с балконов ведрами вычерпывают, - произнес Малик.
- Ты это к чему? – в недоумении потягивая пиво, поинтересовался я.
- Да так… Мы же живем, перебиваясь от зарплаты к зарплате. Потом вводят еще какой-нибудь дополнительный налог. Ты идешь заплатить. Тебя садят в очередь. Это, как будто тебя онанировать заставляют на виду у всех. Ты ждешь. Дожидаешься. И тебе говорят, что это не то окошко. А за это время твои нервы, словно молью проело. И они удивляются, что кто-то потом забегает и устраивает пальбу из автомата.
- Что-то я не понимаю, к чему ты…
- Да, забудь. Слышал, у нас в меблирашках какой-то мужик мазал гениталии шоколадом или маслом каким-то и давал облизать собаке. Вроде его как переклинило, когда узнал, сколько его девушка видела членов. На прошлой неделе его причиндалы поехали с ним в больницу отдельно.
И мы засмеялись. Мы с ним хохотали от безнадеги, от пустых желудков, от того, что все хреново, и живем мы в ебаной нищете.
- О-о-о, смотри-ка, - и Малик взял меня за плечо, указав на какую-то женщину. – У нашего французика появилась подружка.
И мы вновь расхохотались. Смотрели на нее, в сторону двери француза, опять на нее. И смеялись. И не было в этом особой причины.
- Недобитки, радуетесь своему алкоголизму? – смерив нас презрением, она прошло мимо.
- Сиррах аль-Фарс… - процедил Малик.
Она что-то еще сказала, что такие отбросы как мы не нужны никому.
- Что ты ей сказал?
- Хотел сказать, что она пупом Земли себя считает… Но забыл слово и назвал ее пупом коня…
И мы разразились новым приступом нездорового смеха.
- Кажется, она нас за людей не считает, - сказал я.
- Выпьем за это?
- Конечно, - и мы чокнулись бутылками.
- Еще пива не найдется? Можно я тут с вами присяду? – Джейн почти умоляюще смотрела на нас.
- Конечно, Джейн, - Малик протянул ей бутылочку, и мы подвинулись так, что она села между нами. В футболке с роулинговским языком,  голубых джинсах с протертостями, светлые волосы собраны в хвост. На ногах белые кроссовки.
Мы немного просидели молча, потом Малик снова завел свои размышления:
- Я бы хотел отправиться в Помплону, чтобы побегать от быков. Или идти путем индейцев яки…
- Я, наверное, здесь лишняя, - смутилась Джейн.
- Не задумывайся, тебе еще понравятся его размышления, - сказал я.
- А вместо всего этого, - продолжил он, - мы сидим вот так. Рядом с кем-то. Потому что не можем одни. Потому что нужно, чтобы что-то дышало, говорило, шумело, двигалось. Я даже в туалете воду открываю, только бы тишину не слушать. У Микки радио все время работает. А потом мы забиваемся так далеко, как можем, лишь бы побыть одним…
- Зато это… есть здесь, и сейчас, - подала голос Джейн. – И меня это мгновение устраивает.
- Предлагаешь не упускать его и наслаждаться моментом? – утвердительно спросил я.
- Да, именно. Сейчас меня ничего не тревожит. А скоро проснется моя обезьянка, мне придется сидеть с ним. А завтра – работа. Снова. Так что, да, лови сейчас. Пока оно не растворилось.
Через час Джейн пошла домой, сказав, чтобы в следующий раз мы не начинали без нее. А мы поймали сейчас и все еще оставались в нем. Благо пивом запаслись в достаточном количестве. И тут уже начал я:
- Когда-то у меня был друг. Боксер. Я всегда думал, что он может одним ударом надолго отправить меня спать… И мы с ним перли против всего. Такая юношеская озлобленность и непонимание мира, даже желание от него избавиться. Нам не нравилось все, что противоречило нашей простоте. Мы ненавидели политиков, тех, кто наворовал себе состояние, систему образования. Думали, что лучше сдохнуть, чем проиграть. Что думаешь на счет этого? Мне уже так не кажется…
- Мне тоже. Я уже давно голову в петлю собираюсь сунуть, но все как-то нет… - с каким-то сожалением сказал он.
- Похоже, уже поздно, - неуверенно сказал я. - Идем спать.
- Да, идем. Увидимся как-нибудь.
- Увидимся.

            7
Отвратительный кофе. Горькая тошнотворная жижа с призывом к пробуждению. Кофе должен быть именно таким. Без излишков.
Так говорила Хейма. Я с ней согласен.
Урожденная исландкой, жила она в шведском городе Умео. Не помню, как ее занесло к нам. В те годы я был слишком объебан, чтобы запомнить многое. Работая ночным грузчиком, я регулярно ставился наркотой. Никаких понюшек. Только внутривенная доставка.
Помню только, что у нее была очень белая, почти молочного цвета, кожа. И черные волосы. Совсем без косметики. На спине была татуировка в виде крылышек. Вроде, как у ангела. А вроде, как и вороньи. Черного цвета. Очень притягательные.
Кажется, я она мне пиво поставила, чтобы я продолжил что-то рассказывать в баре. Вроде бы так мы познакомились. Да, так и было. Она путешествовала по штатам. На пару дней осталась у меня.
Ее крылышки я рассматривал в душе. Когда я в полусознании лежал в ванне, ввалившись сразу после работы утром. Наркота лишила меня желания куда-то идти, и я решил, что прилягу прямо там. Даже землетрясение не заставило бы меня куда-то идти. Мне было все равно. А вот ей – нет. Она пыталась привести меня в чувства, поливая из душа. Потом курила, сидя, как кошка, подогнув ноги, на опущенном стульчаке унитаза, полубоком ко мне. А я смотрел на спину.
- Нравится? – спросила она.
- Мило. Это чьи? Ангела или вороны?
- Мои.
Рядом была красивая девушка. В белье и маечке. А меня рвало на себя, и я не собирался вставать из ванны, в уме прикидывая, что скоро мои запасы ширева истекут. А деньги у меня на исходе. Свой кредит доверия везде исчерпал, так что занять тоже не получится.
- Ты вообще ешь? – прервала она мои раздумья.
- Бывает.
- Не боишься, что когда-нибудь исчезнешь такими темпами?
- Крутой день будет.
На следующий вечер она уехала. На прощанье сказав: «А ты симпотичный…», обхватив меня и засунув язык мне по самое горло. Тепло и мокро.
Думаю, если бы я не пребывал большинство времени в прострации, она бы задержалась дольше.
Говорят, самое сложное – это признаться в чем-то плохом даже не кому-то, кого боишься расстроить, а самому себе. Так вот, это не правда. Мне было просто.
Я был наркоманом. Торчком. И, нет, я не исповедовал принципа проживать каждый день, как последний.
Это было просто… побегом от действительности, что-ли…
Хрен знает, что я в себе заполнял этим или хотел убить.
Что-то вроде, как, если все твои раны настоящие под горячей водой ощущают боль – ты делаешь воду похолоднее. А если твои душевные раны чувствуют боль – ты идешь и ставишься героином или еще чем-нибудь. Никто не хочет жить с болью.
Вот, правда, у этого есть куча недостатков.
Самый большой – возвращение к реальности стегает охуенным бичом.
Еще это затратно. Однако даже бедняк отдаст последнее, чтобы провалиться в место, где тебя ничего не тревожит.
Иногда приход хреновый случается. Я вот как-то раз боялся выйти из комнаты, до усрачки боявшись, что из коридора выйдет собака. Открывал дверь, делал пару шагов и бежал обратно, «заслышав» звук когтей по полу, сидя за дверью и держа ее спиной.
Но настоящие проблемы начинаются при детоксикации. Когда тебе нечем поставиться или ты решил слезть. Или эти два обстоятельства совпали временем. Как у меня.
С бросанием привычки всегда сложности. У меня руки тряслись. Попытки прикурить удавалась не сразу. И вообще всего потрясывало.
Пытаться сблевануть утром пустоту – та еще хрень.
Еще это здорово ударяет по твоим кишкам, после чего они отказываются работать. Среди ночи тебя перекручивает, ты бредешь в спешке к толчку, боясь не дотерпеть. А потом понимаешь, что из тебя ничего не лезет. И тебе изнутри крутит так, что кажется, вот-вот все вылезет через рот. И ты засыпаешь там же, сидя на унитазе, а потом проспыаешься от дикой боли внутри себя. Мой совет – начать пить воду. Охрененно много воды. Холодной. Снизит спазмы, размягчит дерьмо и заставит кишки пошевелиться. Затем тебя проносит с отвратительным звуком. Ты бредешь обратно к кровати и думаешь, что утром ни в коем случае не собираешься подниматься, да и лучше вообще не проснуться никогда. Но утром тебя все-таки снова тянет блевать ничем.
Ломка тоже не очень приятная штука.  Кажется, что из тебя выкручивают все мышцы, связки, суставы и что там еще есть в тебе. Легче это снести, если скрючиться на полу и держаться за что-то вроде батареи.
Когда после этого у тебя не получается встать больше десяти минут, нужно пытаться чем-то «отрезвить» себя. Я ронял гирю в 24 килограмма на руку. Мизинец на ней до конца не разгибается. Еще курение отвлекает. Прикуривая от маленькой электроконфорки, стоявшей на полу, я после прикладывал на нее ту же руку.
От некоторых привычек очень сложно избавится…
- Алло, Вики? Это Мик…
- Привет. Как поживаешь? -  как обычно, бодрым голосом.
- Нормально. Вот, работаю. Может, придешь завтра в бар?
- Ты же знаешь, что не получится. Кота покормил?
- Да, сейчас покормлю. Знаю, что не получится…
От некоторых привычек не хочется избавляться… Я до сих пор звоню старому другу. Которого больше нет. По выключенному телефону.
- Виски, ужин. Когда поешь – можешь послушать радио. И не засиживайся допоздна. Я буду за стенкой, если что – зови.
Я постучал в стену и вышел, подхватив упаковку пива.
- Малик, у меня пиво. С тебя сигареты.
- Сначала поднимемся за Джейн.
Кажется, у нас появляется новая привычка…